(с) wolfox.livejournal.com/
Овенбратец лис, дружище, здравствуй, ты как будто поседел,
да уж, мы не молодеем, тут не выйдет молодеть,
хочешь - выпьем и закусим, хочешь - просто посидим,
слабо колет временами где-то слева от груди.
эмигрировал в канаду братец кролик - вот хитрец!
если хочешь извернуться, в жизни надо пошустрей,
вот и скачем, словно кони, все быстрее, все бегом...
нарисуешь мне барашка? можно даже без рогов.
нарисуй коробку, травку, чтобы было что жевать,
у барашка есть копыта, уха два и глаза два.
у барашка шерстка вьется, цвета млечного пути -
нарисуй дорогу, чтобы я хотел по ней идти.
нарисуй мне дом с крылечком, скрип ступенек под ногой,
чтоб хотел туда вернуться, чтобы - тихо и покой,
чтоб цвели, не вяли розы в нарисованном саду,
чтобы было ощущенье, что меня хоть где-то ждут.
нарисуй мне веру - сможешь? хоть немного, хоть чуть-чуть,
у окна горячий ужин, да горящую свечу,
нарисуй такую старость, чтобы не о чем жалеть,
да на кладбище могилу без особенных примет.
братец лис, ты смотришь мимо, ты меня, балду, прости,
ты считай, что я нелепо и бездумно пошутил,
завтра вылет, завтра "лайтнинг" снова станет на крыло,
будет бой, и будет небо, в небе сине и светло.
что ж, удачи, рыжий братец, позабудь мои слова,
взгляд мой желтый, как колосья, век мой сорный, как трава,
может, буду через месяц, может, вовсе не приду...
нарисуешь мне на крыльях ярко-алую звезду?
Телецада - одна сплошная гулкая голова,
вечером было пиво, утром рано вставать,
ада шипит сквозь зубы, мрачно стоит в метро,
напоминая бомбу: лучше ее не тронь.
не стройна, не вежлива, не красавица:
ну кому такая понравится?
ада идет домою поздно, опять одна,
бронзовыми рогами ей покачнет луна,
примет подъезд знакомой надписью на двери,
комната-кухня - теплый замкнутый лабиринт.
аду читают многие; она пишет яркими, точными фразами,
и рассказы про жизнь называет сказками.
сев за компьютер - кофе - булочку - лучше две...
молча берет вязанье, и не включает свет.
нить свою мерно тянет, шелком по бирюзе,
может, тезей увидит... впрочем - зачем тезей?
минотавр в ее маленькой комнате едва помещается,
но кого это касается?
Близнецыгде-то там живет тот, кто мог быть мной,
он слегка веселый, изрядно злой,
и за голенищем, конечно, нож,
ну а как могло быть иначе?
он флейтист и вор, грубиян и хам,
верно, он смеялся б моим стихам,
у него синица всегда в руках,
а журавль ничего не значит.
он порою видит меня во сне,
но какого толку ему - во мне?
он - как ветер, я - словно горсть камней,
да и камни - речная галька.
он проснется затемно, до зари,
про меня ни слова не говорит,
только тускло что-то болит внутри,
только странно смешно и жалко.
но порой, когда застревает вдох
в узкой глотке; когда вдруг и дом - не дом,
друг - не друг, а сердце - мешок со льдом,
он приходит - беззвучно, молча.
тихо скалясь из-за моих зрачков,
бьет кому-то морду моей рукой,
обманув и правила, и закон,
наплевав на сто тысяч прочих.
а потом, спокойно - "держись, не ной,
ты, в конце концов, ведь могла быть мной,
так легло небесное домино,
так сложился пасьянс однажды."
и уходит прочь. ну а я - держусь,
(в животе - голодная злая жуть) -
но - живу, пишу, с кем-то там дружу,
остальное - уже не важно.
порою мне, честно, хочется сказать "отстань" и дать ему в рожу,
но как-то глупо бить свое же лицо, правда, Боже?
Ракза окном - рядовые весны и солдаты вселенной
маршируют рядами, уходят в сиреневый дым,
я, наверно, смешон им - презренный, скучающий пленник,
как отшельник в ракушке у кромки соленой воды.
а в далекой галактике - войны, а в мордоре - ливни,
под копытами черных коней раскисает тропа.
где-то лепят людей из горшечной коричневой глины,
где-то взрыв через десять секунд, догорает запал...
а у нас - все как прежде, соседка, диван, телевизор,
по дворам распевают коты о пришедшей весне.
все привычно, как старые джинсы, понятно и близко,
я почти и не помню тебя. разве только во сне.
я - не воин, не жрец, не прислужник и не император,
обо мне не поют, не мечтают, не врут, не скорбят.
если ты вдруг вернешься... когда ты вернешься обратно,
я здесь буду. и я сохраню этот мир для тебя.
Левджим не спит до утра, забывается только с рассветом,
через час уж пора на работу, какой к черту сон?
джиму - год до тридцатника, миру - полгода до лета,
миру пофиг на джима, таких у него - миллион.
джим попробовал все: теплый мед и горячие ванны,
сорок видов таблеток, пять видов вонючей травы...
джим не спит до утра. по утрам ему снится саванна:
раскаленное солнце в плаще из густой синевы.
ему снятся когтистые лапы на спекшемся камне,
и подсохшая кровь, и медовая жесткая шерсть.
просыпаясь, джим щупает стены квартиры руками,
словно могут рассыпаться крошкой из папье-маше.
джим не сделал и шаг за границу родного нью-йорка,
джим почти что не черен - уж всяко бывают черней.
в жизни джима был телек, макдональдс, работа - уборка,
а теперь вот - саванна. и синее небо над ней.
джима снова ругает за леность жирюга начальник,
джим устал. он как будто в ловушке, тисками зажат...
джим, вздохнув, поднимает глаза, головою качает,
и рычит.
и от рыка его - даже стены дрожат.
ДеваМария смотрит в небо и ищет Бога,
найти не может; может, надеть очки?
Мария курит, только совсем немного,
ее считают хамкой и недотрогой
за стрижку и игольчатые зрачки.
а у нее всего-то - замерзли руки,
в кармане дырка, в сумке живет медведь
сто раз зашитый, плюшевый и любимый,
Мария смотрит метко, стреляет - мимо,
мечтает бегать осенью по траве.
а у Марии - кольца на тонких пальцах,
на кухне - кофе, в аське - опять молчат.
ее учили падать, вставать и драться,
но как, наверно, стоило огрызаться -
она соображает лишь через час.
уже три семилетия за плечами,
а Бог not found.... error and try again?
она умеет все: не рыдать ночами,
готовить, флиртовать, даже ставить чайник,
будь ведьмою - летала б на кочерге.
будь ведьмою, водой, орлеанской девой...
и скоро двадцать два на календаре.
Мария опускает взгляд - прямо, влево,
потом глядит направо и видит Еву,
ей Ева улыбается, как сестре.
Весыа за Стиксом, понимаешь, уж скоро лето,
а в Вальгалле макароны дают на ужин,
а Анубис сердце взвешивает, вздыхая.
тут - сложнее. тут ты робок, устал, простужен,
от соседей снова пахнет борщом с котлетой,
у тебя же пахнет пылью с сушеным чаем.
а за гранью - там, конечно, всегда получше,
там светлей, теплей, уютнее, в чем-то проще,
может, даже сессии взяли и отменили.
ну а тут - все кошки серы, все мыши тощи,
здесь из каждых стен мохнатые видно уши,
в ванной комнате - веревка и чье-то мыло.
вот уехать бы куда-нибудь - скажем, в Бристоль,
трость купить, пальто, поселиться в старинном доме,
привидений распугать на чужих аллеях...
мир твой держит тебя, как птенца, на одной ладони,
на другой - голубиные перья, песок и листья,
и вторая ладонь, мне кажется, тяжелее.
Скорпионуходи, я сказал. убирайся. уматывай к черту,
хоть верхом, хоть пешком, хоть попутками, хоть на санях.
я не первый, не третий, и даже не двадцать четвертый -
ты найдешь себе лучше, умнее, красивей меня.
топай прямо и прямо, там вскорости будет дорога,
и по правую руку - деревня, а слева - лесок...
может, я не змея, только я ядовитее многих,
без тебя будет легче - раз этак примерно в пятьсот.
уходи. будет теплая ванна, обед и постелька,
я останусь. так надо. я лучше умею - один.
смерть-старуха подавится мной. вместо мягкого тела
на зубах будет только колючий и жесткий хитин.
уходи. нету сил видеть эту несчастную рожу,
и не надо моргать, пряча слезы обратно в глаза.
я ведь старше, салага, тебя и по званию тоже -
мой приказ: убирайся. не вздумай вернуться назад.
уходи. я прикрою.
Стрелецони сказали: бросай винтовку, башка дурная,
они сказали: цветут каштаны, начало мая,
они сказали: а скоро лето, песок и травы,
вот подрастешь и поймешь, конечно, мы были правы.
они сказали: езжай на море, погрей простуду,
они сказали: смотри какая, ресницы, кудри,
идет так плавно, какие бедра, какая шея,
иди знакомься, ну что стоишь тут, как украшенье?
они сказали: смотри на небо, как солнце светит,
а по дворам все скрипят качели, играют дети,
могли - твои быть, да что ты рвешься, куда не просят,
вылазь с канавы, оставь засовы, отставь вопросы.
довольно, вольно, уйди из строя, сними фуражку,
пора на отдых, теперь все бары и бабы наши,
да что ты честь отдаешь, дубина, давно бы смылся,
гуляй, свободен, какие чувства, какие мысли.
а я стою тут, такой с винтовкой, пень пнем, дуб дубом,
зажав надежду промежду ребер, да стиснув зубы,
и вроде все, и конец войны, и расслабить тело -
а я молчу, ну такой я дурень, ну что поделать.
Козерогв декабре встаешь, как водится, раньше солнца, выдыхаешь дрему в зимний застывший мир. фонари за автострадой мигают сонно, под ногами снег замешан и пересолен, разлипаются ресницы, в ушах звенит. город ночью - полу-сказка и полу-призрак, золотистая придуманная метель. чей-то след в сугробе - кошка? собака? гризли? по кустам чихает кто-то слегка капризно, и, фырча, топочет лапами в темноте.
чей-то след - нагнись, попробуй, испей водицы! чуть подтаяло да светится по краям. зазвенел трамвай, в ветвях шелохнулась птица, кто умрет? воскреснет? кто-то опять родится? лучше сядь, а то до конечной опять стоять.
старый год припал на задние в ожиданьи, по проспектам - тихий хруст ледяной крупы. кем ты был? кем нынче стал? кем уже не станешь? сказка скалит зубы - полно, нас не обманешь, по утрам в снегу - раздвоенный след копыт.
Водолейвы были - тот же курс, в параллельных группах, у вас марин-сергевна тервер вела.
ты помнишь девочку в синей кофте и черных брюках? так вот, она - умерла.
а вместо нее - вот эта, и у нее глазища, как будто зубная боль,
потухшие сигареты, уверенно шумящий в ушах прибой.
она говорит: надо больше верить и меньше лгать,
и поток пронесет мимо труп твоего врага.
она - как лужа на перекрестке, ступи на лед - провалишься по бедро,
(а снег так мягок, похож на простынь, мурлычет сонно под головой метро,
ложись поглубже, усни навеки, и уплыви за паводком по весне,
куда текут все земные реки? мне кажется, я видел ответ во сне)
она говорит: нельзя дважды войти в один и тот же ручей.
ее лоб и губы все горячей.
она проходит мимо, спокойно, быстро, под каблуками тает хмельной февраль,
в прогнозах - будет оттепель, в небе чисто, и на деревьях лопается кора.
радиоволны шипят в эфире, в кефире млечном кружится воронье.
все реки, знаешь, все реки мира
текут,
конечно же,
сквозь нее.
Рыбызатерялись твои истоки, закатилась твоя звезда,
на казенной усталой тройке не умчать в голубую даль,
на губах твоих соль и горечь, и не смыть никаким вином...
ночью тихо приходит море и стучится в твое окно.
ты живешь на четвертом; морю нету дела до этажей.
вот не верил, ковчег не строил, а теперь-то поздняк уже,
подоконничный кактус счастлив и мутировал в анемон,
и виднеются чьи-то снасти, где полвека курился смог.
остается - бултых с балкона, да по азимуту - вперед,
по послушным упругим волнам, вплавь, бегом, или просто вброд,
под тобой в глубине - теченья, словно кракен, сплелись в клубок,
проникая в тебя сквозь вены и на миг становясь тобой.
оставайся таким навеки, отрасти чешую и хвост,
неразумные человеки свою гордость пустили в рост,
разучились смотреть и слышать, только так было не всегда:
из воды мы когда-то вышли, наше тело - и есть вода.
... к девяти ты домой вернешься, в голове пустотой звеня.
надо снова привыкнуть к легким, кислород по крови гонять,
ночью снова стучится море, много сотен ночей подряд.
на губах твоих соль и горечь. бабам нравится, говорят.