В соседней клетке стенала Натали. Держалась за прутья и раскачивалась взад-вперёд, подвывая. Не от отчаяния — голос её звучал тихо и задумчиво, словно под аккомпанемент ей лучше размышлялось. К этому фону привыкли все, даже раздражительные Бруха-охранники — и не ругались на неё в те минуты, когда спускались к клеткам, чтобы покормить запертых в них отступников Малкавиан.
Шейла предпочитала другие простые развлечения. Она задирала футболку до подбородка и тыкала пальцем в живот, оставляя вмятины, которые могла затянуть, а могла оставить и щеголять чёрными провалами до тех пор, пока они ей не надоедят.
— Детка... Что ты скажешь сегодня? — пробормотала она, разглаживая кожу на животе. Пауза. Затем, словно Шейла услышала ответ, доступный ей одной, она вскинула брови и вытаращила в изумлении глаза: — Хочешь прогуляться? Думаешь, пора? Ну что же… И куда тебя сводить?
Она склонила голову набок, снова прислушиваясь к ответам, нахмурилась и очень серьёзно, даже скорбно покачала головой:
— Детка, ты такая жестокая. Но я тебя не виню и сделаю всё, что ты захочешь.
Шейла поправила футболку, тяжело поднялась и прижалась к решётке, состоявшей из тонких, с лучевую кость, вертикальных прутьев, расположенных на расстоянии в десять дюймов один от другого. Она высунула руку по плечо, но не остановилась, упершись в металл, а начала скользить следом, медленно сжимая тело, чтобы просочиться сквозь узкий промежуток, а по другую сторону клетки обретая прежнюю форму. Потребовалось всего несколько минут сосредоточенных усилий, чтобы оказаться снаружи.
Обернувшись, она окинула взглядом Натали. Та, моргая, следила за манипуляциями соседки, но, видимо, не посчитала нужным прервать транс. Что же, значит, у неё нет никаких дел на воле: когда Шейла подошла к двери, ведущей из помещения с клетками в прочие комнаты убежища, Натали и не подумала просить о том, чтобы её выпустили из клетки.
Слишком слабая, чтобы выбить дверь, Шейла вынуждена была задержаться, чтобы найти в мусоре, равномерным слоем покрывавшем пол, кусок проволоки и с его помощью подцепить засов с наружной стороны. На её счастье, между косяком и дверью оставалась широкая щель, достаточная для того, чтобы без труда орудовать проволокой.
Пять минут спустя Шейла двинулась прочь, грохоча встреченными по пути коробками и роняя пустые бутылки.
«Милая Натали, — подумала она, по потайному ходу выбравшись в заброшенный гараж, открыв очередную дверь (на этот раз запертую на засов изнутри, так что не понадобилось возиться с отпиранием и Шейла смогла без опаски выбросить ставшую ненужной проволоку) и оказавшись под открытым небом. — Она подарила мне свободу, она дала мне возможность научиться всему».
Это было правдой. Ступая босыми ногами по гравию, лужам и торчавшему вдоль обочины бурьяну, Шейла вспоминала о первом месяце после укуса, который подарила ей Натали.
Благодаря интуиции, во сто крат возросшей после смерти, сейчас она догадывалась, что для большей части сородичей самым особенным днём был день становления. Это могло значить только одно: у большей части сородичей не было такого сира — изобретательного, не ленивого, способного организовать быструю, интересную и насыщенную интеграцию в мир Шабаша.
Всего за несколько дней, последовавших за становлением, Шейла научилась кое-чему, что редко оказывалось доступным детям Малкава — лепке плоти, дисциплине Извергов. Это умение позволило выбраться из клетки, и, откровенно говоря, у детки было на него ещё много планов.
— Три-четыре-пять, я иду искать.
Под ногами расползались гнилые осенние листья. В ту ночь, когда Шейлу посадили под замок, снег успел почти растаять. В проталинах показались набросанные за зиму окурки, пивные бутылки и использованные презервативы. Ей не пришло в голову подумать, минуло ли с тех пор несколько месяцев или несколько лет. Она больше не измеряла время в часах или ночах, куда больше для этого подходили случившиеся события, мысли, которые передумали Шабашиты вокруг, и случившиеся с деткой изменения.
Пролезая сквозь дырку в дощатом заборе, Шейла засадила щепку под ноготь. Отстранённо наблюдая, как немеет палец и острая поначалу боль постепенно притупляется, она то и дело постукивала кончиком пальца по стенам домов, мимо которых проходила, чтобы послать по мёртвым нервам новый болевой импульс.
— Зано-о-оза, заноза. Занто-о-оза, Зантоза, — промурлыкала она под нос. — Папочка, детка хочет с тобой познакомиться.
Несколько ночей, которые Шейла не потрудилась сосчитать, ей пришлось провести на автозаправках. Девчонке в грязной футболке и в трусах с котятами, с животом на шестом месяце оказалось очень просто сделать так, чтобы её зазвали под крышу. А дальше, глядя в глаза очередному заправщику, Шейла умела устроиться очень быстро и очень комфортно. Такие милые, они норовили отмыть, завернуть в одеяло и напоить из дымящейся кружки, а один даже вытянул занозу. Это было настолько приятно, что она с удовольствием играла в беременную смертную девушку и только перед рассветом со всей доступной детям Малкава убедительностью объясняла, как именно надлежит о ней позаботиться.
Шёл мелкий дождь, когда она добралась до пригородов Нью-Йорка. Сквозь капли на ресницах она осмотрела давно не используемую собачью будку, в которую пряталась от дождя — тогда тоже шёл дождь — после изнасилования.
— А здесь ты провела свою первую ночь. Была тогда ещё совсем крошкой, одной-единственной клеточкой. Тут немного холодно и сыро, но не суди мамочку строго, у неё не было сил найти места получше. Зато теперь она самая сильная на свете и всегда тебя защитит.
Шейла выкопала из грязи груду тряпья: одежду, надетую в тот день, и пару кроссовок, в которых шнурки переплелись с дождевыми червями. Именно здесь она сорвала с себя тряпьё, на которое не могла смотреть без подступающей тошноты, затолкала с глаз долой и голая побрела прочь, не боясь, потому что была уверена, что с ней не смогут сделать ничего более ужасного, чем уже сделали. И правда — тип, который подобрал её, сидящую на обочине, даже не попытался тронуть, только завернул в свою куртку и, уложив на заднем сиденье, погнал в ближайшую больницу. Такой славный.
Она зарылась лицом в старую одежду и почувствовала едва уловимый запах своей, ещё смертной крови. Вместе с запахом вернулись отрывочные воспоминания о больнице, о проблемах со страховкой, о родственниках, с которыми пришлось связаться, чтобы оплатить лечение — и от которых она сбежала, не оставив адреса и выкинув телефон, как только врачи подлатали тело.
Сверхчуткое обоняние, присущее некоторым сородичам, позволило уловить отголосок туалетной воды. Её передёрнуло, несмотря на истекшее время. Именно из-за этих духов она оказалась в психиатрической клинике: Шейла ехала в междугороднем автобусе, увозящем её подальше от родного города, а на промежуточной станции зашла какая-то шалава, вылившая на себя по меньшей мере флакон этой мерзости. Что случилось в автобусе, Шейла не запомнила. Следующее воспоминание касалось клиники, с фиксаторами для запястий и лодыжек и улыбающимся медбратом. А потом появилась Натали и всё стало другим.
— Посмотри, детка, во что была одета мамочка, когда папочка сделал ей ребёночка.
Шейла потеряла в тряпкам интерес и уронила их обратно в грязь. Огляделась, и сориентировавшись, повторила в обратном направлении путь, который проделала после того, как её вышвырнули в заросли крапивы. Сейчас, осенью, те кусты пожухли, и Шейла ласково их погладила: первые живые существа, которые прикоснулись к ней без желания обидеть. Оставалось пройти совсем немного — хотя в прошлом это «немного» показалось многомильной дорогой — и она оказалась перед незапертыми воротами в невысоком, хлипком, но аккуратном заборе.
Только остановившись на пороге, она запрокинула голову и оглядела обычный загородный коттедж, чистенький, с подстриженным газоном, выкрашенный в солнечно-жёлтый цвет — не хуже соседних милых домиков.
— Нравится, детка? Слышишь, как веселятся папочка и его друзья? А давай посмотрим!
Ночь только начиналась, можно было не торопиться. Шейла встала под окном на цыпочки и заглянула в окно.
Теперь, наслушавшись разговоров Шабашитов и задав кое-кому пару вопросов, она отлично знала, кому принадлежит весь сектор, и не удивилась представшему перед её взором зрелищу, которое могло бы вызвать вопросы у полиции: ведь от кого им было скрываться в таком месте?
— Перед тем, как познакомить тебя с папочкой, я немного расскажу о его жизни. Ведь он так расстроится, если окажется, что ты ничегошеньки о нём не знаешь, а мы ведь совсем не хотим расстраивать папочку, правда? — нежно спросила она, поглаживая живот. — Он потомок аристократов, живших в Старом Свете, в Восточной Европе. Это очень-очень далеко, милая, за океаном. Он... не совсем обычный человек, потому что его предки часто пили кровь таких существ, как я, Натали и другие члены нашей семьи. Такие, как папочка, живут долго, как не могут жить остальные смертные, но, конечно, не так долго, как мы с тобой.
Шейла прищурилась, наблюдая, как сидевшие вокруг стола мужчины тянулись к пепельнице, сделанной из человеческого черепа.
— Папочка большой затейник, как и его друзья. Заметила, сколько в этом секторе славных чудных домиков? Это всё его родня, Шантовичи. Хорошо, когда семья живёт вместе, это так по-родственному. Здорово, правда, что им удаётся поддерживать посёлок в таком прелестном виде? В этом им помогают слуги. И чистят-моют, и газоны стригут, и стены красят. И общаются со скучными людьми — платят налоги и за электричество с водой, ездят за покупками, отвозят технику в сервис. Тебе неинтересны такие мелочи жизни? Правильно, и Шантовичам тоже неинтересно в это вникать. Для того слуги им и нужны, глупенькая ты моя. А вот с необычными смертными, которые знают толк в развлечениях и готовы заплатить за необычное зрелище или изощрённое удовольствие, Шантовичи имеют дело сами — да, эту привилегию они никому не уступят. Ты хочешь узнать, есть ли сегодня особые гости? Нет, никого. Я вижу, что сегодня единственные гости — это мы. Давай же поздороваемся!
Живот, на шестом месяце ещё не слишком большой, не помешал Шейле запрыгнуть на подоконник, распахнуть приоткрытые оконные створки и с улыбкой шагнуть внутрь:
— А вот и мы!
На мгновение в комнате повисла тишина, тут же сменившаяся улюлюканьем и гоготом. Шейла приветливо помахала каждому из полудесятка мужчин, сидевших за столом. Они побросали шприцы и ложки, которые держали над свечой, и, ещё растерянные, принялись пялиться на полуголую девицу, впрыгнувшую к ним в логово.
Шейлу интересовал только один. У неё не заняло много времени посмотреть в глаза каждому лишнему и пропеть особенный куплет, после которого жертва выбегала из дома, обхватив голову руками. Только один забился в ближайший угол и притих.
— Теперь нам никто не помешает, — улыбнулась она.
— Что ты ещё за блядь?
— Как ты можешь ругаться? При нашем ребёночке? — Шейла положила руку на живот.
— Так, — мужчина тяжёло поднялся, уронив стул. Бородатый, с жёсткими чёрными седеющими патлами, с красным ртом развратника, в пропахшей расстёгнутой рубашке, между краями которой проглядывал выпирающий волосатый живот. Пошатываясь, он обошёл стол, задев за край и чуть не опрокинув, и остановился перед Шейлой, опершись о стену по обе стороны, не касаясь, но так близко, что чувствовался жар потного тела и обдавало запахом перегара и нечищеных зубов. Постояв несколько секунд, он расплылся в улыбке и тихо спросил: — Ты откуда такая, цыпочка?
Шейла очень серьёзно посмотрела Шантовичу в глаза, и он вспомнил.
— Вот теперь хорошо. Мы пришли, ты нас узнал, и можно никуда не торопиться, — пробормотала она под нос, а Шантович, повинуясь её воле, тихо встал около стола. — Нужно показать детке, как она появилась на свет. Это так важно, правда? Давай вспомним, как всё началось! Нет-нет, пока стой, расслабься, я всё сделаю сама.
Шейла принялась шагать из угла в угол, изящно покачивая бёдрами, когда обходила поваленные стулья, и задумчиво обводила взглядом пожелтевшие обои и паутину по углам; Шантовичи заботились о презентабельности фасада, но не считали нужным следить за внутренней отделкой.
— Всё началось в этом доме, в этой самой комнате. Она почти не изменилась, только грязи стало ещё больше... То, что было прежде — не более, чем сон, который я постаралась забыть. Тени прошлого не должны тревожить тебя, малышка. Я очнулась вот здесь.
Она схватила Шантовича за плечи и велела улечься спиной на столе. Шприцы, прогоревшая свеча и заскорузлые карты оказались под широкой спиной, и Шантович дёрнулся, пытаясь сползти с них.
— Нет, мне не позволено было шевелиться, поэтому и тебе стоит лежать смирно.
Он послушно замер.
— И на мне совсем не было одежды, — она вспорола крепкими острыми ногтями рубашку, но отвлеклась на воспоминания и не стала избавляться от лоскутов ткани: — Ой, детка, я такая непредусмотрительная. Совсем забыла подготовиться. Придётся тебе подождать ещё немного, а то не поймёшь.
Она аккуратно сняла свои трусики и отбросила их в угол. Затем, усевшись на край стола, поставила ноги на единственный оставшийся стоять стул и пошире развела колени. Заглянув себе в гладко выбритую промежность — между изнасилованием и становлением ей было не до того, чтобы следить за внешностью, но дисциплина Изменчивости с лихвой это компенсировала — и раздвинула пальцами одной руки большие половые губы, чтобы обнажить клитор. Нахмурившись, она критически осмотрела свои бёдра, по-мальчишески худые, с тонкими слабыми мышцами и без грамма лишнего жира, и перевела взгляд выше. Несмотря на то, что аппетит после изнасилования у неё так и не появился, к началу шестого месяца живот всё же вырос довольно заметный. Вот и славно, от него не убудет, если использовать чуть-чуть.
Или не совсем чуть-чуть.
Свободной рукой она принялась поглаживать живот, двигая ладонями сверху вниз и с боков, постепенно перегоняя плоть к паху. Шейле всегда нравилось ощущать, как эластичные, но рвущиеся при слишком сильном растяжении ткани, подобные человеческим, под её прикосновениями становились похожими на тесто, из которого можно лепить всё, что придёт в голову, следя только за тем, чтобы не нарушать целостность.
Когда Шейла пригнала в область паха достаточно плоти, чтобы с её помощью увеличить клитор, её одолели сомнения, но в конце концов она произнесла:
— Мне лень возиться с пещеристыми телами. Если хочешь, как-нибудь на досуге позабавимся, но сейчас найдутся и более неотложные дела. А пока посмотри: и так вышло очень славно!
И правда, не прошло и нескольких минут, как между ног у неё торчал эрегированный член десяти дюймов в длину, толстый, гладкий, по форме почти как настоящий. Конечно, Шейла понимала, что ни одного врача, да и просто внимательного человека, её поделка не смогла бы обмануть, но для её целей годился и такой член. В самом деле, она не бравировать своим мастерством сюда пришла.
Закончив, она соскочила со стола и торжественно произнесла:
— И тогда, детка, он сделал так.
Она стянула за ноги на пол Шантовича, который, повинуясь её указанию, отданному полчаса назад, до сих пор не мог шевельнуться по своей воле. Шейла сжала кулак и, размахнувшись, стукнула его по лицу. Но у неё было слишком мало сил даже после того, как она заставила витэ прилить к рукам и сделать мускулы сильнее. Потребовалось ударить не один раз, прежде чем удалось выбить челюсть, после чего она потянула за спутанную бороду и грубо вставила член в рот Шантовичу до самого горла, сжавшееся в рвотном спазме.
— Расслабься, тебе понравится. Ну же, — приговаривала она старательно, как отличница, отвечавшая урок, пока двигала бёдрами, то упираясь головкой в горло, то почти выскальзывая и давая Шантовичу вдохнуть. На минуту Шейла забыла о том, что пришла сюда отомстить и унизить, и прикрыла глаза, прислушиваясь к телесным ощущениям. Тонкая кожа на увеличенном клиторе, из которого она сделала член, оказалась чувствительнее, чем любая другая часть тела, и в то же время минет казался не более чем приятным массажем: мёртвый организм не мог испытать настоящего человеческого возбуждения. Что ж, у него было много иных преимуществ.
Шейла встряхнулась и вспомнила о своих намерениях. Она хорошо помнила, что Шантович сладострастно бормотал многие месяцы назад, и не останавливалась до тех пор, пока не повторила всё до последнего междометия. Закончив, она достала член у него изо рта и спросила:
— Детка, тебе интересно? Хочешь узнать, что было дальше? — и, после нескольких мгновений молчания, скомандовала: — Встань лицом к столу и обопрись на него.
Шантович повиновался. Она нажала ему между лопаток, заставляя нагнуться ниже и навалиться грудью на столешницу, так что жирный зад оттопырился. Пришлось повозиться, прежде чем удалось расстегнуть пуговицу и молнию и спустить заскорузлые, порванные ею ранее джинсы и трусы — к которым даже прикасаться было противно, настолько давно их не стирали.
— Какой ты грязный, — возмутилась Шейла, увидев кусочки засохшего кала, застрявшие в жёстких волосах вокруг ануса. — А что внутри — страшно подумать. Ничего, сейчас почистим. Эй, подойди! — велела она человеку, съёжившемуся в углу. — Как же удачно вышло, что я решила его не выгонять, правда, детка? Пришлось бы мне иначе искать, бегать за ним... Встань сюда, рядом!
Человек остановился в десяти дюймах от Шантовича.
— Разденься.
Когда человек послушно стащил толстовку с майкой и такие же грязные штаны с бельём, как и у Шантовича, Шейла, примерившись, склонилась к его животу и принялась аккуратно разрезать кожу одной рукой, используя длинный ноготь на большом пальце, другой рукой в то же время залепляя крупные и мелкие сосуды, чтобы кровь зря не выливалась. Когда разрез протянулся с нижнего конца грудины до лобка, она раздвинула края, обнажив нежные, едва заметно шевелящиеся внутренности, прослоённые маленькими комками жировой ткани. Потыкав в розовый кишечник, она выбрала участок, наиболее свободный от экскрементов, вырезала около двух футов и срастила края, оставшиеся внутри. Чтобы в человеке подольше ничего не ломалось, она сживила кожу, да так аккуратно, что невозможно было заметить, что внутрь только что лазали. Разве что пузо стало чуть впалым, лишившись части начинки.
Взяв двумя пальцами вытащенную кишку (концами вверх, чтобы кал не выскользнул на пол), она велела обеим жертвам никуда не уходить и отправилась на поиски ванной комнаты, где выдавила нечистоты и как следует промыла кишку. Вернувшись, она пощупала сгиб локтя тому человеку, из которого вырезала кишечник, и, недовольная его давлением, надавила в нескольких точках.
— Теперь, детка, он стал гипертоником. Что? Это значит, с повышенным артериальным давлением. Не заморачивайся, солнышко, оставь скучные технические детали мамочке. Наслаждайся результатом!
Шейла зажала в зубах один конец кишки и ловко, в считанные секунды, вскрыла одну из паховых артерий жертвы и прирастила срез, ближайший к сердцу, к кишке. Она тут же наполнилась, распрямилась и дёрнулась во рту, уронив несколько капель.
Теперь, когда противоположный край был надежно закреплён на бедре, Шейла вытащила кишку изо рта и засунула в анус Шантовичу. Конечно, имевшегося напора оказалось недостаточно для того, чтобы поставить настоящую клизму — от необходимого для этого давления случился бы гипертонический криз. Что же, постепенность — вот что требовалось в данной ситуации.
По мере того, как всё больше крови перетекало из артерии второго человека в кишечник Шантовича, Шейла продолжала сужать сосуда, тем самым поддерживая давление на прежнем уровне. Шантович начал кряхтеть, когда его медленно раздувающийся живот начал упираться в край стола.
— Отодвинься, чего стонешь, — бросила ему Шейла. — Запомни, детка: после того, как возьмёшь над ними власть, они становятся просто не способны принимать решения. С одной стороны, — задумчиво произнесла она, снова повышая давление, — это удобно: не несёт неожиданностей, остаётся под твоим контролем. Но с другой — приходится следить за каждой мелочью. Они превращаются в неразумных младенцев, которые не могут о себе позаботится, — Шейла поняла, что ляпнула кое-что очень нетактичное по отношению к своей детке и всплеснула руками: — Ой, милая, деточка моя! Прости, я не хотела задеть тебя таким сравнением! Запомни, навсегда запомни: нет твоей вины в том, что ты так и не сможешь никогда стать самостоятельной! Ты всё равно остаёшься моей самой лучшей, самой любимой девочкой, и ты дороже мне, чем целый мир. Я хочу, чтобы ты никогда этого не забывала.
Нежный момент прервался стоном: это Шантович не смог справиться с очередным приступом боли. Его можно было понять: второй человек чудом ещё не умер, и Шейла выжимала их него последние капли крови. Наконец он упал, закатив глаза, и Шейла выдернула из задницы Шантовича кишку, сразу за тем срастив анальное отверстие, чтобы не пролилось ни капли крови. Глядя на раздутый, готовый вот-вот лопнуть волосатый живот и часто, поверхностно вздымавшуюся грудь, она пыталась припомнить, для чего ей это понадобилось.
— Детка?.. Солнышко, а зачем я вообще?.. А! Ты ж моя умница, всё помнишь, всё знаешь!
Вскрыв анус — так, чтобы не задеть ни одного сколько-нибудь крупного сосуда — она отпрыгнула в сторону, чтобы её не забрызгало кровью пополам с калом. Наконец, когда фонтан иссяк и кишечник только изредка заходился в спазме, чтобы извергнуть ещё немного жидкости, она велела Шантовичу отодвинуться подальше от вонючей лужи, встала позади и бесцеремонным движением раздвинула тому ноги.
— Сейчас ты увидишь, детка, как тебя зачали. Прости, что заставила смотреть на эту отвратительную клизму — эта мерзость, естественно, не имела никакого отношения к твоему появлению на свет. Но сама понимаешь, я не могла не принять некоторые меры, чтобы представление получилось более... красивым. Итак, готова, моя сладкая?
И Шейла, ласково улыбнувшись, прижалась головкой к раздражённому анусу и слегка надавила.
Толстый член легко скользнул в растянутую, ещё влажную от крови прямую кишку.
— Я могла бы постараться двигаться аккуратно, задевая простату и следя за тем, чтобы не нанести лишних повреждений. Но твой папочка вовсе не был со мною мил. Не думаю, что в его голове хоть на миг мелькнула мысль, как бы сделать процесс не таким мучительным, уж не говоря о том, чтобы доставить мне удовольствия. Кто мы такие, чтобы за это осуждать? Он мог быть сколь угодно грубым, был достаточно сильным, чтобы никто не смог его остановить. Что же, теперь самая сильная — я. Пусть терпит. Он сам меня спровоцировал.
Шейла плавно качнула бёдрами и вставила на все десять дюймов по самое основание. Если бы она озаботилась слепить и яйца, то можно было бы сказать, что она засадила по самые яйца.
Некоторое время она бездушно изображала фрикции, раздумывая над тем, когда нужно будет прекратить. Подсознание заботливо скрыло излишние подробности, поэтому Шейла не могла припомнить, сколько Шантович хрипел и бился над ней, пока наконец не выпустил тугую струю спермы, такой же вонючей, как и он сам.
Машинально двигая бёдрами, Шейла бросила взгляд на настенные часы с кукушкой. До рассвета оставалось три часа. Так много времени, а ей уже успела наскучить эта нелепая возня.
— Детка, как думаешь, ты уже получила представление о том, что произошло в ночь твоего зачатия? Или мамочке что-то показать более подробно?
Хлюп-хлюп. Член свободно входил и выходил из разработанного ануса, и Шантович лежал на столе, обессиленный, позволяя делать с собой всё, что заблагорассудится. Только вздрагивал время от времени, но не предпринимал попыток вырваться, так что на его дёрганье можно было не обращать внимания.
— Детка?..
Шейла замерла.
Впервые за всё время её ребёнок «сказал» что-то такое, отчего она пришла с замешательство.
— Но... милая... ты уверена? А ты представляешь, как?.. — она расширила глаза, прислушиваясь к голову, ведомому ей одной. — О, милая, конечно же. Я должна была сама давно об этом подумать. Ты столько времени терпела, молчала, ждала, пока я соображу... Ты моя милая, самая терпеливая девочка на свете!
Шейла позволила члену с хлюпаньем выскользнуть наружу. Больше её не занимал распростёршийся по столу Шантович. Она только в очередной раз велела ему лежать тихо, а сама занялась собственным телом.
Желание детки было законом. Даже не шло речи о том, чтобы его не исполнить. Оставалось понять только, каким образом.
Шейла снова уселась на край стола и стала задумчиво рассматривать живот и промежность. В голове роилось множество вариантов, и она никак не могла выбрать тот, который подошёл бы им с деткой наилучшим образом.
— Тшш, детка, мамочка думает. Не нужно её отвлекать.
Она рассеянно поглаживала своё тело, пока не используя дисциплину, а только примериваясь к ощущению гладкой поверхности под ладонями. Наконец, решившись, она раздвинула ноги и принялась разминать пальцами влагалище, делая вход достаточно широким, чтобы можно было засунуть внутрь обе руки.
— Только на время, потом всё верну обратно, — успокоила она то ли детку, то ли себя.
Затем, удлинив пальцы правой, более ловкой руки, она принялась за канал шейки матки, делая его с каждым движением всё более широким. Шейла улыбнулась приятным, слегка щекотным и совсем безболезненным ощущениям. Она владела Изменчивостью достаточно хорошо для того, чтобы блокировать болевые рецепторы и не мучить саму себя.
Наконец, когда выход во внешний мир оказался достаточно широким, Шейла позвала:
— Детка! Иди же сюда!
И осторожно вытянула эмбрион за пуповину.
...Когда-то давно, во время настоящей человеческой жизни, когда заканчивающая школу девочка Шейла пришла в гости к одной из подружек — у неё было много подружек, с которыми можно было весело проводить время за сплетнями и трепотнёй о шмотках и оценках — ей показали кошку с только вчера родившимися котятами. Слепыми, беспомощными, пищавшими, тыкавшимися розовыми носами в мамин пушистый живот в поисках сосков... Это было самое трогательное чувство, которое Шейла испытала за жизнь.
И сейчас, глядя на своё порождение, она ощутила отголосок тех чувств, вызванных котятами, и замерла, пытаясь подольше сохранить это чувство как напоминание о том, что когда-то она была живой.
Но слишком скоро таинство развеялось. Шейла баюкала на руках эмбриона, тёмно-красного, сморщенного, с аномально большой головой и зачаточными конечностями, которыми он двигал рефлекторно, без намёка на осмысленность, и не чувствовала больше ничего; только гул в голове стал громче, зазвучал диссонансом. Стремясь спрятаться, задвинуть его на второй план, Шейла принялась работать над телом ребёнка. Мать и дитя — единое целое до родов, а они им не грозили.
Она стала перегонять излишек плоти с живота и со слепленного члена в пуповину, до сих пор соединявшую её с деткой, и в слабое тельце эмбриона. Не нужно было заботиться о форме, думать, каким образом состыковать новые куски плоти. Шейле нужно было всего-то увеличить и укрепить то, что уже было создано её смертным телом и спермой Шантовича.
Она закончила, когда небо начало светлеть.
— Почему же они не идут? Как думаешь, детка?
Эмбрион, теперь похожий на маленькую обезьянку с выразительной мордочкой, забрался ей на плечо и приподнялся на цыпочках, придерживаясь за волосы, чтобы выглянуть в окно.
— Мне так неохота искать убежище. Но если они через пять минут не появятся, мне придётся о тебе позаботится. Ты же только появилась свет, моя любимая детка. Нельзя допустить, чтобы эта ночь стала для тебя последней.
Интуиция, неотъемлемое качество детей Малкана, не обмануло Шейлу. Не прошло и нескольких минут, как на пороге появилась её стая. Они приблизились к Шейле, с опаской поглядывая на модифицированного эмбриона.
— Не бойтесь, она не кусается. Правда, детка? Не смотрите на все эти безобразия. Это она хотела познакомиться с папочкой. Но теперь она удовлетворила свою кровожадность и будет вести себя хорошо. А всё-таки... — она подмигнула, — здорово она сегодня позабавилась, правда?
Шейлу взяли под руки и повели прочь, предварительно убедив надеть трусы. Она не знала, куда, но не волновалась: стая позаботится о ней, как заботилась всегда. Это её дом и её семья. На её плече сидел эмбрион, вцепившись в волосы, и их соединяла крепкая тёмно-красная пуповина.
— Ой, милая, — Шейла прижала руку ко рту и обернулась к милому домику, выкрашенному в жёлтый цвет. — Мы же забыли спросить, как зовут папочку.
Примечания:
Шейла
Клан: Малкавиан антитрибу
Поколение: 13
Обращён: начало XXI века
Возраст: 18 лет
Натура: калейдоскоп ужасов.
Маска: опекун
Человечность: 4
Психоз: раздвоение личности
